— Боги желают, чтобы люди жили и размножались. Мелита молчала.
— В самом деле, что превзойдет воспитание честных граждан в своихдетях?
— Помощь всем детям чужим вырастать при меньших страданиях.
— Ты говоришь непонятные и неприятные мысли, Мелита!
— Я говорю простые самые мысли.
— Ты хочешь остаться одна?
— Зачем же? Я буду при тех, кому могу сделать услугу или пользу.
— Так вот и начни: сделай услугу; проникнись сожаленьем к тоске истраданиям страстно влюбленного в тебя моего сына! Тронься стенанияминевинного Пруденция, который так много терпит, потому что весь женский роддля него воплощается в одной только Мелите…
— Ах, оставь это, вдова Ефросина! Кто жаждет того, чего жаждет сынтвой, тот не иссохнет от жажды.
— Да, — продолжала вдова, — вот как Мелита жестока! Мелита не внемлетему и даже не чувствует никакого состраданья к слезам, которые текут посморщенным щекам ее тетки и матери Пруденция, бедной вдовы Ефросины.
Мелита взглянула на Ефросину и увидала, что в самом деле все лицо еемокро и по щекам быстро бегут потоками слезы.
— Это жестоко со стороны вас обоих, — сказала Мелита.
Но Ефросина закачала головою и сказала:
— И это ты же говоришь о жестокости!
— Да, это я говорю о вашей жестокости и не укоряю вас, но только хочу,чтобы вы меня поняли. Вот теперь я скажу, в чем вы жестоки: я верю, чтолюдям дано средство жить веки веков и что от человека зависит войти в этувечную жизнь или угаснуть в пределах короткого часа, пока наша свеча горитздесь на земле. Вот так мне дано, что дух мой проснулся от природного сна,и, проснувшись, он слышит голос, который его громко зовет, и велит емубросать долой с себя всякие путы… Мой дух хочет бежать туда, откуда слышенему зов, а вы опять хотите мне спутать ноги страстными привязанностями инавязывать мне обеты, которых я давать не могу, потому что… я не могуникому обещаться…
— Неужели же ты чувствуешь себя такою непостоянною?
— Да что ты пристаешь ко мне с постоянством! В чем надо застыть… вкаком постоянстве? Я сегодня такая, как есть, а, быть может, завтра же духмой увидит еще что-нибудь шире, и когда подрастут его крылья, он устремитсякуда-нибудь выше и дальше… в вечность!..
— Чего же и лучше! — перебила ее Ефросина, — вот и пожертвуй собою —соверши счастье Пруденция, который так страстно влюблен в тебя и так ужаснострадает, что теряет различие между тем, что видит в яве и что ему грезитсяв мучительных снах. Бедный ребенок! Воображенье его с тобою не расстается нина минуту, а уста его постоянно шепчут имя Мелиты. Бедный Пруденций! Сгораяогнем юных желаний, уста его лобзают воздух, в котором он чувствует тебясквозь стены и скалы… О, сжалься! сжалься над ним! Сжалься над обоиминами, Мелита!
Так окончила свой разговор страстной просьбой вдова Ефросина и,обливаясь слезами, с простертыми руками бросилась на землю перед ногамиМелиты.
Положение Мелиты было очень тягостно, но она, однако, не склонилась кпросьбам вдовы Ефросины и хотя старалась показать ей свое сожаление иучастие, но не подавала никаких надежд к согласию на брак.
— Как! — воскликнула тогда Ефросина. — Неужто ты желаешь бытьнепреклонна даже в том случае, если Пруденций умрет или утратит рассудок?
— Для чего говорить о том, чего еще не случилось? — отвечала сподавляемым в себе нетерпеньем. Мелита.
— Разве ты почитаешь за невозможное, чтобы человек утратил рассудок отмучений любви?.. Ведь это бывает.
— О, бывает, конечно! — отвечала Мелита, — но бывает потому, что людисами отдают себя в жертву своим грубым желаниям и не хотят им противиться.
— А ты думаешь, что этим желаниям можно противиться?
— О, еще бы!.. Конечно…
Но в это самое время до слуха обеих женщин достигли громкие крикиМаремы, которая бежала к дому и кричала издали:
— Госпожа Ефросина! Госпожа Ефросина! спеши скорей к дому… у тебяслучилось большое несчастие! Пруденций стал умываться и вдруг ударился обпол и теперь катается с пеной у рта и рыкает, как львенок… Мы его впятеромнасилу держали, а горшечник Агав обложил ему голову мокрою глиной, но спеши,госпожа, — это все едва ли поможет… Бедный Пруденций! бедный Пруденций! онедва ли воротится к жизни.
Услышав о таком жесточайшем страдании сына, вдова Ефросина только молчабросила взгляд, полный укора, Мелите и, позабыв свои годы, побежала домой,где терзался Пруденций; а Марема меж тем рассказала Мелите подробнее, каквсе это случилось. Она повторила ей все то, что уже знаем, и потом прибавилатихо:
— Напрасно скрывать, что он все это терпит от томленья жестокогочувства, которым весь к тебе полон. Ты, как природа, властвуешь над всем егосуществом… Шесть человек нас с Агавом, который подоспел к нам, были не всостоянии сладить с демоном, который напряг мышцы юноши и вспенил в немкровь до того, что все уста его облилися розовой пеной; но едва я закрылаего помутившиеся глаза твоим покрывалом, которое весла на плечах, чтобывымыть его у источника, Пруденций вдруг стих и зашептал:
«Мелита!.. близко Мелита!.. боги!.. пусть я умру прежде, чем онаудалится!..»
— И, прости меня, госпожа, — заключила Марема, — он так страдал, что яне могла взять у него твое покрывало… Пусть ему будет немножечко легче…Он обмотал в него свои руки и прижал его к сердцу, и мало-помалу в немсудороги стихли… он, может быть, даже… уснет или…
— Что?
— Перейдет без новых страданий в царство теней. Мелита поднялась с